Аристофан и Алкивиад*
ВЛАДИМИР БОРУХОВИЧ
.
Комедия «Облака» обычно не привлекает к себе внимания исследователей, стремящихся вскрыть истинные политические симпатии гениального комедиографа. Между тем, как свидетельства источников, так и, прежде всего, анализ самой комедии, позволяют истолковать ее как выпад не только против Сократа, но и против тех представителей афинской аристократии, которые составляли кружок Сократа и увлекались его доктриной[1]. Комедия «Облака» была поставлена в 423 г. до н. э. Одно из предисловий (Hypoth. II. Aristoph. Nub.)[2] содержит глухие намеки на обстоятельства, связанные с ее постановкой:
«Говорят, что Аристофан написал “Облака”, принужденный к этому Анитом и Мелетом, чтобы (афиняне) узнали, каковы (в действительности) те, которые слушают Сократа (ἀκούοντες κατὰ Σωκράτους)[3]. Они ведь опасались того, что он (Сократ. — В. Б.) имеет многих любящих его, особенно же Алкивиада и тех, кто с ним: последние ведь и были причиной тому, что поэт этой драмой не одержал победы».
О том, что комедия была инспирирована обвинителями Сократа, пишет и Элиан (Aelian. Var. hist. II. 13).
Многое здесь может вызвать сомнения. Менее вероятно, чтобы Анит и Мелет — главные обвинители Сократа уже в 423 г. до н. э., т. е. за 20 с лишним лет, стали готовить общественное мнение к процессу 399 г. до н. э.[4] Скорее всего, автор предисловия исходит здесь из «Апологии» Платона и других источников, где имена Аристофана, Анита и Мелета связаны более достоверным образом (Plato. Apol. 19b–c). Но сообщаемый предисловием факт противодействия успеху комедии со стороны Алкивиада и его группы заслуживает самого пристального внимания[5]. Комедия получила третью награду (Hypoth. V. Aristoph. Nub.), хотя является одной из лучших[6]. Высокие литературные и сценические достоинства, блестящий комизм ситуаций и шуток, сочетающийся с необыкновенной поэтичностью хоровых партий, заставили еще древних комментаторов высоко ее оценить (τὸ δὲ δρᾶμα τῶν πάνυ δυνατῶς πεποιημένων, Hypoth. I. Aristoph. Nub.[7]). Такой считают ее и новые исследователи; такой же считал ее и сам Аристофан, подчеркивавший это (Aristoph. Nub. 522). Поэтому провал комедии является загадкой. А. Рёмер пытался объяснить этот факт тем, что она повторяет идеи поставленной в 427 г. до н. э. комедии Δαιταλῆς («Пирующие»)[8]. Но это не довод; идея мира проходит красной нитью в ряде комедий, которые от этого, однако, не терпели провала![9] Нельзя себе представить также, чтобы древние зрители воспринимали ее иначе, чем мы, и находили ее скучной и неинтересной[10]. Сам Аристофан, как видно из парабасы «Облаков», был в сильнейшей степени задет тем, что оказался позади своих соперников, и считал это вопиющей несправедливостью. Поэтому предположение, что провал комедии был вызван противодействием какой-то сильной группы (скорее всего, судя по данным традиции, учеников Сократа во главе с Алкивиадом) можно считать вполне оправданным. Причина понятна: пьеса задевала не только и не столько Сократа, сколько весь его кружок. Отличавшийся буйным характером Алкивиад был вполне способен организовать провал пьесы. Источники (приписываемая Андокиду речь против Алкивиада) сообщают нам характерный случай из жизни Алкивиада, рисующий его поведение в сценических состязаниях (Andoc. In Alcib. 20 sq.). Выступая в качестве хорега, он попросту избил и прогнал со сцены своего соперника Таврея, хотя последнего поддерживали все зрители; судьи же, одни из страха, другие из подобострастия, присудили победу Алкивиаду, пользовавшемуся большим влиянием (μέγιστον δυνάμενον, Andoc. In Alcib. 21). Анонимный автор трактата «О комедии» сообщает анекдот (впрочем, оспариваемый; см.: Cic. Ad Attic. 6. 1), что Алкивиад и его друзья едва не утопили в море поэта Евполида за комедию, в которой был высмеян Алкивиад (Βάπται[11]). Последний еще до постановки «Облаков» стал объектом нападок Аристофана (в комедии «Пирующие», 427 г. до н. э.).
В то же время есть и другое свидетельство, принадлежащее Элиану, согласно которому зрители Афин с восторгом встретили пьесу Аристофана. В его собрании анекдотов (Aelian. Var. hist. II. 13) мы читаем:
«Не только тем, кто принимал участие в общественной жизни, и магистратам, но еще больше тем, кто славился или добрыми речами или добропорядочностью образа жизни, “Облака” доставили величайшее наслаждение[12], и они никогда так не аплодировали поэту; они кричали, что он победил, и требовали от судей записать вверху только Аристофана и никого другого».
Свидетельство Элиана кажется странным: если такие люди считали ее лучшей, что же было причиной провала? Очевидно, Элиан, небрежно обращаясь со своим источником, неточно передал его подлинный смысл. Но это еще не дает основания полностью отвергать его свидетельство, как это делают новейшие комментаторы, хотя оно как будто и противоречит тому, что сообщает сам Аристофан в парабасе «Облаков»[13]. Анализ текста сообщаемого Элианом анекдота позволяет обнаружить следы древней и доброкачественной традиции. Наряду с весьма поверхностной характеристикой Аристофана (βωμολόχος ἀνήρ[14], Aelian. Var. hist. II. 13), мы находим подтверждаемые многочисленными источниками сообщения о дружбе Сократа и Еврипида, об особой приверженности Сократа к культу бога Аполлона (ср.: Plato. Apol. 23с). Сообщаемые Элианом подробности о том, как проходило представление комедии, о поведении Сократа во время представления, также навряд ли могли быть выдуманы. Вероятно, они восходят к одному из сократических сочинений, которых было много в древности, либо к извлечению из подобного сочинения александрийской эпохи.
Решающее слово остается за Аристофаном. Как известно, до нас дошла вторая редакция «Облаков»[15]. Естественно было бы ожидать от самого поэта объяснения, почему его комедия потерпела неудачу. Наиболее важными для этой цели являются 518 слл. стихи парабасы, где поэт намеками, обращаясь к зрителям, говорит об обстоятельствах, которыми сопровождалась первая постановка «Облаков» в 423 г. до н. э. Они представляют некоторую трудность для понимания. В прозаическом переводе смысл указанного отрывка парабасы можно передать следующим образом:
«О, зрители! Я хочу сказать вам откровенно истину — клянусь Дионисом, воспитавшим меня! Я в такой же мере хотел бы победить и считаться умелым поэтом, как считаю вас справедливыми зрителями (курсив мой. — В. Б.), а вот эту комедию — наилучшей из всех моих комедий. Вы ее услышали первые — комедию, которая больше всего доставила мне неприятностей (ἡ παρέσχε μοι ἔργον πλεῖστον — Passow, s. v.[16]). Но я отступил (т. e. получил третье место. — В. Б.), побежденный площадными (назойливыми) людьми (ὑπ᾿ ἀνδρῶν φορτικῶν; схолиаст поясняет: τῶν κριτῶν, т. е. судьями. — В. Б.), не заслужив этого[17]. За это я браню вас, мудрецов, из-за которых я все это изготовлял (…ὑμῖν μέμφομαι τοῖς σοφοῖς: глагол μέμφομαι[18] может употребляться в более сильном значении, чем просто “упрекать”. — В. Б.). Но добровольно я не предам вас (ὑμᾶς; чтение лучшей рукописи R — Ravennas — ὑμῶν, что дает нисколько не худший смысл “тех из вас”. — В. Б.), которых считаю справедливыми зрителями. С того времени, как здесь от людей, к которым приятно и обращаться (здесь λέγειν, возможно, в техническом смысле “говорить со сцены”, “выступать”. — В. Б.), мои два питомца, благоразумный и дурной, выслушали наилучшее суждение… с этого времени у меня есть верные доказательства вашего мнения обо мне» (Aristoph. Nub. 518–533).
Необходимо подчеркнуть прежде всего, что контекст парабасы «Облаков» дает возможность с полной уверенностью говорить о том, что далеко не все афинские зрители были причиной провала комедии. Поэт называет зрителей (или часть из них) «справедливыми» (ст. 521, 527) и обещает им, что он их «не предаст». Эти слова были бы по меньшей мере странными, если настроение всех зрителей было враждебным автору и его комедии. Далее (ст. 529) поэт говорит, что с самого начала своей карьеры драматурга, с пьесы Δαιταλῆς он обладает «верными доказательствами» мнения зрителей о себе, что служит еще одним подтверждением тому, что зрители (или какая-то часть их) тепло восприняли его комедию. В стихах 525–527 парабасы «Облаков» поэт объясняет причины провала комедии. Основанием к вышеприведенному переводу этих стихов могут послужить следующие соображения:
I. οἱ σοφοί, «мудрецы» — так Аристофан в этой комедии называет учеников Сократа; учение Сократа постоянно называется σοφία (см. ст. 94, 889, 926, 1153, 1202 и др. «Облаков»). Слова σοφία, σοφός[19] были действительно излюбленными терминами самого Сократа и всей его школы, как видно из диалогов Платона.
II. Зрители названы в комедии σοφοὶ θεαταί[20] (не οἱ σοφοί!). Это обычное, свойственное древней комедии обращение к зрителям, способ captatio benevolentiae[21] (см.: Aristoph. Ran. 700 — ὦ σοφώτατοι φύσει[22]; Рах. 603 — ὦ σοφώτατοι γεωργοί[23]). В то же время Аристофан обыгрывает это излюбленное словечко Сократа, употребляя его в двух значениях: с одной стороны, «ложная мудрость» школы Сократа (разоблачаемая в комедии), с другой — в смысле «истинной», «настоящей» мудрости (так оно употреблено в стихах 520, 1024 и др.)[24].
III. Предлог ἕνεκα (ст. 526) мог выражать в греческом языке причинные отношения (см.: Passow, s. v. — «vermittelnde Ursache»[25]). Ярким примером такого употребления могут служить стихи «Илиады» (I. 152–153), где Ахиллес говорит:
.
To же значение этот предлог продолжал сохранять в греческом языке времени Аристофана; ср. Eur. Androm. 105–106:
.
IV. В стихах парабасы 525–527 можно заметить, как противопоставлены два местоимения ὑμεῖς (ὑμῖν… τοῖς σοφοῖς… ὑμᾶς… τοὺς δεξιούς…). Приложения к обоим ὑμεῖς подчеркивают, что здесь имеются в виду два различных объекта. Если принять чтение Равеннской рукописи ὑμῶν (во втором случае), то противопоставление (вследствие genitivus partitivus) станет еще более ясным.
Вышеприведенная интерпретация стихов парабасы «Облаков» может устранить противоречия между данными античной традиции и текстом комедии и позволяет считать вероятным, что провал первого представления комедии «Облака» был организован только частью зрителей, во главе которых стоял Алкивиад, оказавших, вероятно, давление на позицию тех должностных лиц Афин, которые присуждали награды поэтам во время состязания комических поэтов в 423 г. до н. э. В стихе 527 (ἀλλ᾿ οὐδ᾿ ὣς ὑμᾶς ποθ᾿ ἑ κ ὼ ν προδώσω τοὺς δεξιούς[28]) можно увидеть также намек на насилие, угрожавшее поэту[29].
Если даже не принимать такого толкования указанных стихов, то нельзя отрицать, что в них содержатся намеки на сочувствие какой-то части зрителей. Вряд ли поэт мог решиться на новую постановку и стал бы для этой цели переделывать пьесу, если бы не надеялся на определенную поддержку. Мог ли Алкивиад считать себя настолько задетым, чтобы противодействовать успеху комедии? С другой стороны, был ли он настолько влиятелен, чтобы организовать ее провал? И на тот и на другой вопрос следует ответить утвердительно. Отношения его и Сократа — общеизвестны. Что же касается его влияния, то ведь смог же он через несколько лет объединить вокруг себя политические партии и изгнать остракизмом Гипербола (Plut. Alcib. 13)! Характерен анекдот, сообщаемый Плутархом в биографии Алкивиада. В одной битве во время экспедиции против Потидеи (431–429 гг. до н. э.) отличились оба — Сократ и Алкивиад.
«…Сократ был более достоин награды за храбрость, но стратеги пожелали дать ее Алкивиаду из уважения к его аристократическому происхождению…» (Plut. Alcib. 7).
Как сообщает тот же Плутарх, Алкивиад очень рано начал политическую деятельность и ко времени Никиева мира был уже влиятельным демагогом (Plut. Alcib. 13; Nic. 10)[30].
Говоря о причинах провала «Облаков», нельзя пройти мимо парабасы комедии «Осы», поставленной в 422 г. до н. э. Эта парабаса (Vesp. 1015 sqq., в издании Бергка) содержит шутливые, но одновременно, как всегда у Аристофана, и весьма серьезные упреки в адрес зрителей. Поэт говорит, что был обижен πρότερος[31], хотя оказал зрителям (т. е. афинянам) много благодеяний. Далее эти благодеяния перечисляются; Аристофан в комических выражениях описывает свою предшествующую сценическую деятельность. Он начинает с того момента, когда он был вынужден вследствие юного возраста ставить свои комедии под чужим именем (ст. 1020), затем переходит к рассказу о том, как он стал нападать на одно из величайших чудовищ (ст. 1030 слл.), в котором мы без труда узнаем демагога Клеона. «Вместе с ним» (μετ’ αὐτοῦ) он напал πέρυσι («в прошлом году», или вообще «ранее», «vorher» — Passow, s. v.) на лихорадки и огневицы, которые душили отцов и дедов, которые «…τοῖσιν ἀπράγμοσιν ὑμῶν ἀντωμοσίας καὶ προσκλήσεις καὶ μαρτυρίας συνεκόλλων», т. e. сочиняли (буквально — «подклеивали»; термин взят из судебной практики, в которой документы, написанные на папирусных свитках, подклеивались друг к другу) всякого рода кляузы и доносы против ἀπράγμονες, т. е. «порядочных», не принадлежащих к радикальной демократии людей.
За год до постановки «Ос» была поставлена комедия «Облака». Но подходит ли вышеприведенная характеристика Аристофана к этой комедии? Думается, что нет. Так же считали и многие издатели Аристофана («Cave cogitasse poëtam putes de Socrate, eiusque discipulis, et ἥττονι λόγῳ, sed hic quoque, sicut in Equitibus, verberat Cleonem et eius satellites, qui somnum adimebant patribus et avis sollicitudine de filiis nepotibusque falso accusatis»[32], — писал еще в середине XIX в. Ф. Боте[33]). Комедия «Облака» вряд ли может быть названа комедией, обличающей сутяжничество афинских граждан[34].
В конце парабасы поэт упрекает зрителей за то, что они «предали» его, сделав эти замечательные выдумки его ἀναλδεῖς (Aristoph. Vesp. 1045). Слово ἀναλδεῖς (от ἀλδαίνω с α privativum) означает «невыросшие», «непошедшие в рост». Мог ли поэт так оценить свой провал при постановке «Облаков»? На этот вопрос можно ответить отрицательно, так как в «Облаках» мы находим соответствующий термин — ἡττηθείς; поэт открыто говорит о своем поражении. Между тем, как содержание этой комедии, поставленной πέρυσι[35], так и место, полученное ею на состязании комических поэтов, лучше всего подходит… к самим «Осам». В самом деле, именно «Осы» направлены против афинских сутяг и получили при этом второе место, т. е. остались ἀναλδεῖς, не доросли до первого места![36]
Такое предположение не должно казаться невероятным. Парабаса «Облаков» — самый яркий пример переработки автором комедии после постановки. Мы не имеем поэтому особых причин отвергать такую возможность и для комедии «Осы»: в парабасе «Ос», переработанной после постановки, Аристофан сетует по поводу того, что получил второе место, тогда как он был достоин первого.
Все вышесказанное о парабасе «Ос» — есть только предположение. Но из вышесказанного во всяком случае видно, что парабаса «Ос» не является несомненным свидетельством о постановке «Облаков».
Комедия «Облака» должна была задеть Алкивиада непосредственно. В начале XIX в. один из немецких исследователей доказывал, что в лице Фидиппида поэт изобразил Алкивиада[37]. Многие новейшие исследователи полностью отвергают это предположение, как нам думается, без достаточных оснований[38].
Алкивиад неоднократно оказывался объектом нападения со стороны древней аттической комедии. Евполид в Βάπται напал на него одним из первых. В начале своей сценической карьеры на него обрушивается Аристофан (Δαιταλῆς). В дальнейшем Аристофан не прекращает своих нападок на Алкивиада. В «Ахарнянах» Алкивиад задевается совершенно явно, будучи назван по патронимику: τοῖς νέοισι δ᾽ εὐρύπρωκτος καὶ λάλος χὠ Κλεινίου (Aristoph. Acharn. 716)[39], а также в стихе 614, где в числе людей, занимавших ответственные посты, несмотря на юный возраст, упомянуты ὁ Κοισύρας καὶ Λάμαχος[40]. Автор Schol. Acharn. 614 ошибается, принимая этот намек в прямом смысле и считая, что здесь имеется в виду Мегакл, сын Кесиры (отец законодателя Клисфена), ибо из контекста ясно вытекает, что ὁ Κοισύρας — это современник и притом юноша. Скорее всего, как уже указывалось многими, это означает — «потомок Кесиры» (имеется в виду человек, унаследовавший ее характер и качества). Имя богатой и заносчивой эвбеянки, супруги Алкмеона, родоначальника рода Алкмеонидов (к которому принадлежал Алкивиад), могло стать нарицательным — см.: Etym. Мag. 310. 43–44, 46–49; s. v. Ἐγκεκοισυρωμένος:
«Ἐγκεκοισυρωμένος· ὑπερήφανος, κεκαλλωπισμένος. <…> εἴρηται παρὰ τὴν Κοισύραν, ἥτις ἦν μήτηρ Μεγακλέους καὶ Ἀλκμαίωνος γυνή, ὑπερήφανος καὶ καλλωπίσμασι πολλοῖς χαίρουσα. εἰς δὲ τὸ Λεξικὸν κεῖται ἀντὶ τοῦ τρυφῶσαν»[41].
Поэтому ὁ Κοισύρας можно понять как «известный заносчивый Алкмеонид» и, следовательно, предположить с большой долей вероятности, что в «Ахарнянах» (ст. 614) имеется в виду Алкивиад[42]. Но в «Облаках» (ст. 800) Стрепсиад также говорит о своем сыне: κἄστ᾿ ἐκ γυναικῶν εὐπτέρων τῶν Κοισύρας[43] (Schol. ad loc.: εὐπτέρων ἀντὶ τοῦ εὐγενῶν[44]). Деда Алкивиада с материнской стороны, как и деда аристофановского Фидиппида, звали Мегакл (Lys. In Alcib. I. 39). Имя Мегакл вообще было традиционным в роде Алкмеонидов, и отсюда ироническое Μεγακλέους τοῦ Μεγακλέους[45] (Schol. Nub. 46). В свете вышесказанного становится ясным и эпитет в адрес матери Фидиппида ἐγκεκοισυρωμένη[46]. Возможно, что в Aristoph. Nub. 63 (ἡ μὲν γὰρ ἵππον προσετίθει πρὸς τοὔνομα[47]) содержится намек на имя жены Алкивиада, Г и п п а реты, дочери Г и п п о ника, — также богатой и знатной афинянки.
Наконец, Алкивиад, также как и Фидиппид Аристофана, отличался особым пристрастием к конному спорту (Plut. Alcib. 11[48])[49].
Намеков, как мы видим, достаточно, чтобы Алкивиад смог почувствовать себя непосредственно задетым, но что, конечно, не дает права полностью отождествлять исторического Алкивиада с аристофановским героем. Поэт прибегнул к обычному приему, снабжая своего героя в целях большей убедительности признаками конкретного исторического лица. Изображен юноша с аристократическими наклонностями, член сократовского кружка; черты Алкивиада, которые поэт ему придал, могли только увеличить комический эффект и сделать этот образ более жизненным[50].
Определенную роль в том, что «Облака» потерпели провал, сыграло влияние новой политической ситуации, сложившейся в Афинах к весне 423 г. до н. э., т. е. ко времени постановки комедии[51]. У власти стала партия Никия; со Спартой было заключено перемирие на год, и тон стала задавать лаконофильствующая аристократия, среди которой находил себе сторонников и учеников Сократ. Клеон в это время уже не был у власти — это видно из стихов 549–550: «Был когда-то грозен Клеон, я по брюху бил его, но когда упал он ничком, я не тронул павшего». Это заявление, впрочем, не помешало поэту сделать выпад против Клеона и в этой комедии: ст. 591–592.
Таковы, на наш взгляд, причины провала комедии. В круг связанных с ней проблем входит и вопрос о степени достоверности образа центрального персонажа — Сократа; часто также задаются вопросом: каковы причины появления на свет этой злой сатиры на Сократа? В этом отношении высказывания старой филологической и исторической критики можно расположить в ряд в соответствии с характеризующей их степенью негодования по адресу Аристофана. Здесь наблюдаются колебания от самых резких высказываний до попыток найти объяснение в свойствах жанра комедии. Подавляющее большинство считало, что перед нами здесь «страшно искаженная» фигура, «маска ученого шарлатана, снабженная смеха ради звонким и популярным в народе именем»[52]. «Роль Сократа… грубый шарж… поражающий нас своей несправедливостью», — писал Морис Круазе в популярном курсе «Истории греческой литературы»[53]. Другие — как Дильс, Шанц и пр. — ограничиваются указанием, что перед нами маска, тип, но не индивидуум[54]. Более научно подошел к этой проблеме Брунс, отметивший, что в ряде деталей «образ… собственно и не искажен»[55]. Тем не менее, Брунс усматривает следующие расхождения:
1) Сократ Аристофана занимается натурфилософией, астрономией, геометрией, географией и т. д. — занятия, которые действительному Сократу были совершенно чужды.
2) Он исправляет ходячие представления о богах и вводит новых богов — Эфир, Хаос, Воздух и т. п.
3) И главное — Сократ учит искусству выступать перед судом; искусству, которое дает возможность представить неправое дело правым. Он преподает метрику, ритмику, орфоэпию; и за все это берет деньги, как заправский софист[56].
Все это, по мнению Брунса, совершенно неверно[57].
Для более объективного суждения необходимо прежде всего отказаться от установившегося в науке представления о том, что Сократ был «олицетворением высокого нравственного идеала», «мучеником во имя справедливости», «апостолом света» и т. п.[58] На неправильность такого подхода указывал К. Иоэль и недавно С. И. Соболевский[59]. Чтобы понять причину появления такой сатиры на сократовский кружок, нужно встать на точку зрения афинской демократии и учесть, во-первых, что начиная с последнего десятилетия V в. «главные общественные и умственные силы Греции были враждебны демократии: таково настроение Сократа, Платона, Ксенофонта»[60]; во-вторых, то, что (как указывают К. Иоэль и С. И. Соболевский) в глазах афинян Сократ был типичным софистом[61]. Сократический метод спора, заключавшийся в том, чтобы умело поставленными вопросами заставить противника согласиться с выводом, противоположным тому, что был им высказан вначале, должен был поражать неискушенных слушателей. С одной стороны, они могли обвинять Сократа в пустой болтовне (ср.: Plato. Parm. 135d; Phaedo. 70с; Aelian. Var. hist. II. 13; Aristoph. Nub. 1480 sqq.), с другой стороны, они могли счесть искусство Сократа необычайно сильным средством, позволяющим доказывать самые несправедливые положения — τὸν ἥττω λόγον κρείττω ποιεῖν[62]. Много лет спустя оратор Эсхин, вспомнив при случае о Сократе, назовет его «софистом Сократом»:
«Когда вы, о афиняне, казнили софиста Сократа (Σωκράτην μὲν τὸν σοφιστὴν ἀπεκτείνατε) за то, что он воспитал Крития, одного из тридцати, низвергших демократический строй…» (Aeschin. In Timarch. 173).
Поэтому следует считать совершенно естественным, что Аристофан, создавая образ софиста, «делающего кривую речь правой», избрал в качестве прототипа именно Сократа — наиболее яркую и импозантную фигуру в интеллектуальной жизни тогдашних Афин. Элемент искажения, может быть, следует усматривать в том, что Аристофан приписывает Сократу различного рода нечестные намерения.
Во много раз сложнее вопрос о характере учения Сократа. Этот вопрос может быть здесь только затронут, ибо он составляет предмет большого и сложного исследования, далеко выходящего за рамки обычной статьи[63].
Основные источники — сочинения Платона и Ксенофонта — носят откровенно апологетический характер; их цель заключается в том, чтобы оправдать Сократа, представить его в качестве невинно осужденного[64]. Исторический Сократ был заменен стилизованным каноническим образом учителя добра и истины. И у Платона и у Ксенофонта он занимается исключительно этическими проблемами (чего никак нельзя сказать об аристофановском Сократе!). Правильно указывая на это, новейшие критики упускают все же один важный момент: и Платон и Ксенофонт рисуют нам Сократа таким, каким он был в их памяти, т. е. Сократа на склоне лет. О Сократе в дни его зрелости они могли иметь самые смутные представления. Сократ ничего не писал, a Σωκρατικοὶ λόγοι[65] как жанр литературы (Aristot. Роet. I. 1447b11) появились сравнительно поздно, вероятно, уже в последние годы жизни Сократа (и что характерно, уже тогда его ученики писали много недостоверного, если верить анекдоту, сообщаемому Диогеном Лаэрцием)[66]. Поэтому не следует с полной категоричностью утверждать, что Сократ никогда не интересовался проблемами натурфилософии. В диалоге Платона «Федон», который, как это часто отмечают, ближе других стоит к исторической действительности, мы находим некоторые сведения о развитии Сократа как мыслителя. Платон рассказывает о том (Phaedo. 97b), что Сократ долгое время изучал и, вероятно, следовал философии Анаксагора — философа, более всего интересовавшегося природой, написавшего даже сочинение Περὶ φύσεως[67] (ср. также: Plato. Phaedo. 96a)[68].
Нам представляется несомненным, что в комедии Аристофана нашли известное отражение черты учения Сократа того времени, к которому относится комедия, и пародийный характер того, что о нем здесь сообщается, не исключает возможности использовать эти сообщения как материал для исследования. За последнее время попытки такого рода делаются: мы имеем в виду статью Х. Эрбзе «Сократ в тени аристофановских “Облаков”»[69]. Но можно с уверенностью утверждать, что метод исследования, применявшийся Сократом, схвачен поэтом с большой точностью. Он состоял в грубо примитивной аналогии (ее можно проследить во всех диалогах Платона и даже в «Апологии Сократа»; ср.: Plato. Apol. 25b). Аристофан его блестяще пародирует (см., например, объяснение причин естественных явлений в стихах 376 слл.). Даже Фидиппид, обучившийся у Сократа, доказывает свое право бить отца, прибегая к аналогии с петухами (ст. 1421–1429)[70]. Пародируется и обычный для Сократа способ анализа понятий (ст. 743 сл.).
Для ясного понимания причин, по которым Аристофан направил жало своей сатиры против Сократа, небесполезным будет учесть и тот политический резонанс, который получило его учение в Афинах конца V в. до н. э.
Выступая перед судом, Сократ указывал (см. «Апологию» Платона), что у него есть два рода обвинителей, и одних он опасается более, чем других (официальных). С детского возраста афиняне слышат от них, что есть некий Сократ — мудрец, наблюдатель небесных явлений, разыскивающий все, что под землей, «делающий кривую речь правой». Бороться с ними — это все равно, что сражаться с собственной тенью (σκιαμαχεῖν[71]).
Совершенной нелепостью было бы предположить, что это общественное мнение, которое казалось Сократу столь опасным, появилось в результате постановки «Облаков». Этого не следует и из «Апологии»; кроме того, Сократ был слишком известной личностью, чтобы представление о нем могло создаваться только на основании комедии. Скорее сама комедия была выражением этого установившегося мнения. Сократ не говорил о том, в какой степени это мнение было ему враждебным, но это чувствуется в подтексте всей речи.
Официальное обвинение гласило: «Сократ совершает преступление, развращая юношей и не почитая тех богов, которых почитает государство, а поклоняется он каким-то новым» (см.: Plato. Apol. 24с; Xen. Mem. I. 1. 1; Diog. Laert. Vit. Soph. II. 40).
Формула обвинения очень неопределенна: в каком смысле Сократ развращал юношей? Неясно также, как Сократ, в высшей степени религиозный (судя по тому, что о нем сообщают Платон и Ксенофонт), оказался не почитающим богов, — «тех, которых почитает государство». Даже поверхностный анализ «Воспоминаний» Ксенофонта и «Апологии» Платона позволит расшифровать первую половину формулы: «развращение юношества» заключалось главным образом в воспитании их в антидемократическом духе. Этому способствовал и сам состав сократовского кружка («юноши, сопровождающие и слушающие меня, — те, у которых более всего досуга, принадлежащие к числу самых богатых…», Plato. Apol. 23с)[72]. Наиболее близко стоявший к Сократу Алкивиад открыто называл демократию «общепризнанной глупостью» (Thuc. VI. 89. 6), а воспитанник Сократа Критий был наиболее ненавистным из 30 тиранов. (Мы видели выше, что Эсхин в речи «Против Тимарха», 173 так и определяет причину, за что был осужден Сократ — «за то, что он воспитал Крития…») Обвинители Сократа действительно вменяли ему это в вину (Xen. Mem. I. 2. 12)[73].
Это относится, конечно, не только к названным пунктам: обвинители Сократа указывали, что он вообще приучает слушателей «презирать» государственные законы и конституцию (Xen. Mem. I. 2. 9). И сам Сократ, и его ученики уклонялись от обычной политической деятельности: Сократ оправдывался тем, что какое-то божественное вдохновение (θεῖόν τι καὶ δαιμόνιον[74]) не позволяет ему заниматься политикой[75]. Любимыми строками Гомера у Сократа были те, где Одиссей, обходя собрание ахейцев, обуздывал «тех, что из народа», скипетром и словами: «смолкни, несчастный, воссядь и других совещания слушай: значащим ты никогда не бывал ни в боях, ни в советах» (Xen. Mem. I. 2. 58)[76]. Ксенофонт не отрицает факта частого цитирования этих слов Сократом, хотя и доказывает, что он иначе интерпретировал эти строки.
В афинском государственном строе Сократа привлекали наиболее консервативные учреждения, например Ареопаг (Xen. Mem. III. 5. 20): Сократ в разговоре с юным Периклом, сыном знаменитого Перикла, называет Ареопаг самым прекрасным и законным учреждением.
Характерное для афинской аристократии преклонение перед спартанскими порядками существовало и в кружке Сократа (его ученик Ксенофонт в своих сочинениях всюду старается обелить и возвеличить Спарту). В диалоге «Алкивиад I» Сократ, признавая преимущества знатного происхождения (Plato. Alcib. I. 120е), переходит затем к восхвалению спартанских и персидских обычаев и нравов.
Богатые и знатные афиняне отдавали своих сыновей в обучение Сократу (см. диалог Платона «Фeaг», где богатый землевладелец Демодок приводит своего сына к Сократу; диалог «Лахет», где знатные афиняне Лисимах и Мелесий приводят к Сократу своих сыновей, которых зовут характерными именами Фукидид и Аристид). Отцы хотят, чтобы они оказались достойными тех имен, которые они носят (Plato. Lach. 179е). Вполне возможно, что Аристофан пародирует именно это, когда Стрепсиад ведет своего сына Фидиппида к Сократу.
Тот идеал, который Сократ стремился воспитать у своих слушателей, можно обозначить применяемым им же термином (καλοκἀγαθία). Это было любимое словечко Сократа[77]. Ксенофонт (Mem. I. 1. 16) пишет о Сократе, что он всегда рассуждал о чисто человеческих делах (περὶ τῶν ἀνθρωπείων) и считал, что знающие их являются καλοὶ κἀγαθοί[78]. Сравни «Апологию» Платона, где Сократ рассказывает, как он встретился с сыном Гиппоника Каллием, богачом, истратившим массу денег на софистов, и спросил его:
«Если бы твои два сына были жеребятами или бычками, следовало ли нам найти им руководителя, который должен был бы их сделать καλώ τε κἀγαθώ?..» (Plato. Apol. 20a–b)
Причиной, по которой к Сократу стекались многочисленные слушатели, Ксенофонт считает то, что Сократ воспитывал в них καλοκἀγαθία (Mem. I. 2. 48; IV. 7. 1).
Этот термин имел в демократических Афинах вполне определенное значение. Плутарх (Per. 11)[79] пишет о Фукидиде из Алопеки, известном вожде аристократической партии и противнике Перикла:
«Он признал недопустимым, чтобы люди, называемые καλοὶ κἀγαθοί, были по-прежнему рассеяны и перемешались с народом… Когда он выделил их и объединил вместе, все они в совокупности составили уже серьезную силу… Борьба с честолюбием этих мужей… заставила одну партию называть народной (ὁ δῆμος), другую — партией немногих (οἱ ὀλίγοι)»[80].
Конечно, нельзя сказать со всей определенностью, что Сократ был своеобразным теоретиком аристократической партии; но нельзя отрицать и того, что у афинского демоса возникали определенные ассоциации, когда они слышали о καλοὶ κἀγαθοί со сцены. Вероятно, на это и рассчитывал Аристофан, когда Стрепсиад, отвечая на вопрос сына, говорит об учениках Сократа:
Разумеется, что отсюда ни в коем случае не следует, что между программой группы Фукидида из Алопеки, с одной стороны, и группы Алкивиада, — с другой, надлежит ставить знак равенства; исследование этого не входит, однако, в наши задачи.
Все вышеуказанное не оставляет и тени сомнения в том, что процесс Сократа был одним из политических процессов, которые восстановленная демократия провела против прямых и косвенных пособников олигархов[82]. Он задевал и всю его школу: из краткого замечания Диогена Лаэрция (II. 106) видно, что после процесса все ученики Сократа оставили Афины[83].
Вернемся, однако, к формуле обвинения Сократа. Остается ее вторая часть; Сократ обвиняется в том, что он вводит какие-то новые божества. Известные намеки на это можно видеть в «Облаках» (ст. 360), где Сократ учит, что Зевса уже нет, а вместо него правит δῖνος — «вихрь» (означает также «головокружение», так что можно предположить игру слов). Несколько выше (ст. 359) подлинным божеством объявляются облака и т. д. У Аристофана здесь обычное комическое преувеличение; но для него должен был быть повод. На взгляд подавляющего большинства ученых, его невозможно найти, так как Сократ был глубоко религиозным человеком, почти мистиком. В источниках нет никаких указаний на то, что Сократ увлекался восточными культами, столь популярными в Афинах конца Пелопоннесской войны. И все же можно найти объяснение и этому, как будто совсем безосновательному обвинению.
Ключом к пониманию религиозной идеологии полиса служат знаменитые слова К. Маркса: «“истинной религией” древних был культ их собственной “национальности”, их “государства”»[84]. Для афинской демократии государственной религией был культ богини Афины; его значение и роль общеизвестны. Позиция Сократа в этом отношении не была вполне «лояльной». Выступая на суде (Plato. Apol. 23c), он назвал всю свою жизнь служением (λατρεία) дельфийскому богу. Известно, что Дельфы в Пелопоннесской войне решительно поддерживали Спарту, и поэтому культ Аполлона Дельфийского был в это время глубоко антипатичен демосу[85]. В свете этого вполне понятна и пламенная инвектива, с которой Креуса (афинянка!) обращается к Аполлону в пьесе Еврипида «Ион». Такова, на наш взгляд, истинная подоплека «атеизма» Сократа, в котором обвиняли Сократа сначала Аристофан, а затем афинская демократия в лице Анита и Мелета. Вторая часть формулы обвинения оказывается тесно связанной с первой.
Совершенно ясны и давно установлены причины расплывчатости и неопределенности формулы обвинения: принятый незадолго до этого закон об амнистии не давал возможности открыто выступать с политическим обвинением против Сократа. Но этот закон был политическим маневром и не мог помешать восстановленной демократии мстить своим противникам. Ксенофонт (Hell. III. 1. 4) рассказывает о том, как в том же 399 г. до н. э. афинские демократы послали на помощь отправлявшимся в Малую Азию спартанцам отряд из числа «…тех, которые служили в коннице в правление тридцати, полагая, что для демократии будет благом, если они будут вдали от родины и погибнут».
Отрицательное отношение афинян к Сократу и его кружку ко времени постановки «Облаков» еще только складывалось, но чутко реагировавшая на события общественной жизни древняя комедия не могла пройти мимо этого явления.
Антиаристократическая тенденция комедии «Облака» может быть доказана и рядом прямых, бесспорных выпадов, которые мы находим в пьесе. Таков монолог Стрепсиада, которым открывается пьеса. Комические сетования Стрепсиада на свою жену — «племянницу Мегаклову, родню Кесиры, важную, надутую» были рассчитаны на вкус основной массы зрителей, косо смотревшей на аристократическую «золотую молодежь». Ее увлечение конным спортом высмеивается в рассказе Стрепсиада в споре с женой по поводу имени сына (Aristoph. Nub. 60 sq.). «Развращаемое» Сократом юношество выведено в комедии в образе Фидиппида; последний является в такой же мере типическим, в какой Клеон является типом демагога. И все же общественно-политической характеристики Фидиппида, как и всего кружка Сократа, Аристофан не дает: аристократизм Фидиппида, обрисованный скупыми и точными чертами, проявляется лишь в его привычках и увлечениях. По этому поводу можно предполагать многое: возможно, это объясняется тем, что в то время оппозиция сократовского кружка демократии была в значительной мере пассивной; наконец, надо учесть и то, что перед нами вторая редакция. Если высказанное вначале предположение о том, что причиной провала комедии было противодействие Алкивиада и его группы, принять за правильное, то во второй редакции Аристофан по необходимости должен был смягчить ее резкость. Впрочем, всякое суждение о первом варианте «Облаков» может быть лишь априорным. То, что писал известный филолог середины XIX в. В. Диндорф («[Nam] quum prima Nubium editio cum tot aliis comici fabulis interierit, perdifficile est discernere quid vere quidve memoriae errore ex Nubibus attulerint grammatici»[86]), остается и по сей день непреодолимым препятствием для всякого, кто попытается представить себе содержание первой редакции «Облаков»[87].
Гениальнейшая из комедий Аристофана «Облака» еще ждет своего исследователя[88]. Она может дать очень много для воссоздания картины идеологической борьбы в Афинах, и особенно для выяснения подлинного характера философии Сократа в годы его зрелости. Очевидно, что она стоит в плане более ранних его комедий (где также подвергается осмеянию «новое воспитание»), равно как и тех комедий, где высмеивается Еврипид (тяготевший к этому «новому воспитанию»). Но есть возможность истолковать ее и как выпад против аристократической молодежи и тех идей, которыми она увлекалась. Показать это и составляло задачу данной статьи.
.
Список литературы к статье и примечаниям редактора
Aristophanes (1979) «Die Wolken». Übersetzt von L. Seeger. Antike Komödien. Aristophanes, Menander, Plautus, Terenz. Mit einem nachwort von Jü. Werner. 2. Aufl. Berlin; Weimar: Aufbau-Verlag (Bibliothek der Weltliteratur).
Bothe F. H., ed. (1845) Aristophanis comoediae. Recensuit et annotatione instruxit F. H. Bothe. Editio secunda emendatior. Vol. II: Vespae. Pax. Aves. Lipsiae: Sumptibus librariae Hahnianae.
Bruns I. (1896) Das literarische Porträt der Griechen im fünften und vierten Jahrhundert vor Christi Geburt. Die Persönlichkeit in der Geschichtsschreibung der Alten. Untersuchungen zur Technik der antiken Historiographie. Berlin: W. Hertz.
Cavaignac E. (1923) «Témoignages de non-philosophes sur Socrate». Le Musée Belge. Vol. 27. P. 157–167.
Crоisеt М. (1906) Aristophane et les partis à Athènes. Paris: Albert Fontemoing.
Dindorfius G., ed. (1835) Aristophanis comoediae. Accedunt perditarum fabularum fragmenta, ex recensione G. Dindorfii. T. II. Oxonii: Typographeo Academico.
Dover K. J., ed. (1968) Aristophanes ‘Clouds’. Ed. with introduction and commentary. Oxford: Clarendon Press.
Erbse H. (1954) «Sokrates im Schatten der aristophanischen Wolken». Hermes: Zeitschrift für klassische Philologie. Bd. 82. Heft 4. S. 385–420.
Forman L. L., ed. (1915) Aristophanes ‘Clouds’. Ed. with introduction and notes. New York: American Book Company.
Gоmреrz H. (1924а) «Die sokratische Frage als geschichtliches Problem». Historische Zeitschrift. Bd. 129 (Folge 3. Bd. 33). Heft 3. S. 377–423.
Gоmреrz H. (1924b) «Die Anklage gegen Sokrates in ihrer Bedeutung für die Sokratesforschung». Neue Jahrbücher für das klassische Altertum, Geschichte und deutsche Literatur und für Pädagogik. Bd. 53. S. 129–173.
Halliwell S., ed. (2015) Aristophanes ‘Clouds’, ‘Women at the Thesmophoria’, “Frogs”. A verse translation, with introductions and notes. Oxford: Oxford University Press.
Joёl K. (1893) Der echte und der xenophontische Sokrates. Bd. I. Berlin: R. Gärtner.
Kock Th., ed. (1880) Comicorum Atticorum fragmenta. Vol. 1. Leipzig: B. G. Teubner.
Körte A. (1904) «Die Hypothesis zu Kratinos’ Dionysalexandros». Hermes: Zeitschrift für klassische Philologie. Bd. 39. Heft 4. S. 481–498.
Lavelle B. M. (1989) «Koisyra and Megakles, the Son of Hippokrates». Greek, Roman and Byzantine Studies. Vol. 30. № 4. P. 503–513.
Meineck P., ed. (2000) Aristophanes ‘Clouds’. Translated, with notes, by P. Meineck, introduction by I. C. Storey. Indianapolis; Cambridge: Hackett Publishing Company, Inc.
Moorton R. F. Jr. (1988) «Aristophanes on Alcibiades». Greek, Roman, and Byzantine Studies. Vol. 29. P. 345–359.
Passow F. (1993) Handwörterbuch der griechischen Sprache. Neu bearbeitet und zeitgemäß umgestaltet von V. Chr. F. Rost, F. Palm, O. Kreussler, K. Keil, F. Peter und G. E. Benseler. 2 Bde. in 4 Teilbänden. Darmstadt: Wissenschaftliche Buchgesellschaft (Репринт издания: 5. Aufl. Leipzig: F. Chr. W. Vogel, 1841–1857).
Platnauer M. (1933) «Comedy: Old, Middle, New, Graeco-Egyptian». New Chapters in the History of Greek Literature. Third Series. Ed. by J. U. Powell. Oxford: Clarendon Press. P. 156–179.
Ritter F. (1875) «Über die Wolken des Aristophanes». Philologus: Zeitschrift für antike Literatur und ihre Rezeption. Bd. 34. Issue 1–4. S. 447–464.
Rhodes P. J. (2011) Alcibiades. Barnsley: Pen & Sword Military.
Römer A. (1897) «Zur Kritik und Exegese der Wolken des Aristophanes». Sitzungsberichte der philosophisch-philologischen und der historischen Classe der Königlich Bayerische Akademie der Wissenschaften. Jahrgang 1896. S. 221–256.
Shear T. L. Jr. (1963) «Koisyra: Three Women of Athens». Phoenix. Vol. 17. № 2. P. 99–112.
Sommerstein A. H., ed. (1982) The Comedies of Aristophanes. Vol. 3: Clouds. Ed. with translation and notes. Warminster: Aris and Phillips.
Stuttard D. (2018) Nemesis: Alcibiades and the Fall of Athens. Cambridge, MA; London: Harvard University Press.
Süvern J. W. (1826) Über Aristophanes Wolken. Berlin: Ferdinand Dümmler (Gedruckt in der Druckerei der Königlichen Akademie der Wissenschaften).
Talbot J. F. (1963) «Aristophanes and Alcibiades». The Classical Bulletin. Vol. 39. № 5. P. 65–68.
Vickers M. J. (1997) Pericles on Stage: Political Comedy in Aristophanes’ Early Plays. Austin: University of Texas Press.
Vickers M. J. (2015) Aristophanes and Alcibiades: Echoes of Contemporary History in Athenian Comedy. Berlin; Boston: Walter de Gruyter.
Zuccante G. (1909) Socrate. Fonti, Ambiente, Vita, Dottrina. Torino: F. Bocca.
Аристофан (2000) Комедии. Фрагменты. Пер. А. Пиотровского. Изд. подгот. В. Н. Ярхо. М.: Наука (Литературные памятники).
Борухович В. Г. (1959а) «Аристофан и Алкивиад». Классическая филология. Отв. ред. А. И. Доватур. Л.: Издательство Ленинградского университета. С. 52–68.
Борухович В. Г. (1959b) «Аристофан и Алкивиад». Acta Antiqua Academiae Scientiarum Hungaricae. T. 7. Fasc. 4. С. 329–336.
Виппер Р. Ю. (1905) Лекции по истории древней Греции. Ч. 1. М.: Типо-лит. т-ва И. Н. Кушнерев и К.
Гомер (1990) Илиада. Пер. Н. И. Гнедича. Изд. подгот. А. И. Зайцев. Отв. ред. Я. М. Боровский. Л.: Наука (Литературные памятники).
Еврипид (1999) «Андромаха». Еврипид. Трагедии. Пер. И. Анненского. Изд. подгот. М. Л. Гаспаров, В. Н. Ярхо. В 2 т. Т. 1. М.: Ладомир; Наука (Литературные памятники). С. 231–279.
Круазе А., Круазе М. (1916) История греческой литературы. Руководство для учащихся и для самообразования. Пер. с франц. В. С. Елисеевой; под ред. и с предисл. С. А. Жебелева. 2-е изд., пересмотренное. Пг.: Издание Я. Башмакова и К.
Лурье С. Я. (1947) Очерки по истории античной науки. Греция эпохи расцвета. М.; Л.: Издательство Академии Наук СССР.
Маркс К. (1955) «Передовица в № 179 “Kölnische Zeitung”». Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. В 50 т. Т. 1. М.: Государственное издательство политической литературы. С. 93–113.
Пиотровский А. (1927) «Театр Аристофана». Аристофан. Театр. «Облака», «Осы», «Птицы». Пер., предисл. и коммент. А. Пиотровского. М.; Л.: Государственное издательство (Русские и мировые классики. Памятники мирового репертуара. Вып. 3). С. 3–30.
Плутарх (1994) «Перикл». Пер. С. И. Соболевского. Плутарх. Сравнительные жизнеописания в двух томах. 2-е изд., испр. и доп. Изд. подгот. С. С. Аверинцев, М. Л. Гаспаров, С. П. Маркиш. Т. 1. М.: Наука (Литературные памятники). С. 176–201.
Позднев М. М. (2010) Психология искусства. Учение Аристотеля. М.; СПб.: Русский фонд содействия образованию и науке.
Соболевский С. И. (1957) Аристофан и его время. М.: Издательство Академии наук СССР.
Соболевский С. И. (2001) Аристофан и его время. 2-е изд. М.: Лабиринт.
Суриков И. Е. (1997) «Перикл и Алкмеониды». Вестник древней истории. № 4 (223). С. 14–35.
Суриков И. Е. (2006) Остракизм в Афинах. М.: Языки славянских культур.
Суриков И. Е. (2011) Античная Греция. Политики в контексте эпохи: Година междоусобиц. М.: Русский фонд содействия образованию и науке.
Толстой И. И. (1946) «Аристофан». История греческой литературы. Т. 1. Эпос, лирика, драма классического периода. Под ред. С. И. Соболевского, Б. В. Горнунга, З. Г. Гринберга, Ф. А. Петровского, С. И. Радцига. М.; Л.: Издательство Академии наук СССР. С. 440–469.
Фукидид (1999) История. Пер. Ф. Г. Мищенко и С. А. Жебелева. Под ред. Э. Д. Фролова. СПб.: Наука; Ювента (Историческая библиотека).
Ярхо В. Н. (2000) «Примечания». Аристофан. Комедии. Фрагменты. Пер. А. Пиотровского. Изд. подгот. В. Н. Ярхо. М.: Наука (Литературные памятники). С. 960–1032.
.
.
* Публикация статьи и редакторские примечания к ней подготовлены Александром Синицыным. За помощь в подготовке текста редактор признателен коллегам А. В. Мосолкину (Москва) и О. Н. Ноговицину (Санкт-Петербург).
[1] См.: Толстой 1946, 445.
[2] В варианте для «Acta Antiqua Academiae Scientiarum Hungaricae» (далее — «AAASH») говорится об «одном из предисловий (hypothesis)» к «Облакам» Аристофана, без точной ссылки на античный источник, из которого взята приводимая далее автором цитата (Борухович 1959b, 329). Русский перевод предисловий к «Облакам», выполненный В. Н. Ярхо, см. в академическом «Литпамятниковском» издании комедий и фрагментов Аристофана, а также свидетельств о драматурге: Аристофан 2000, 902–904 (Античные свидетельства, № 63–69). — Прим. ред.
[3] Как любезно указал автору Я. М. Боровский, текст предисловия здесь испорчен: можно предположить пропуск, в результате которого оказались контаминированными выражения κατὰ Σωκράτους («против Сократа») и Σωκράτους ἀκούοντες («слушающие Сократа»). Ср. также: Hypoth. X. Aristoph. Nub.
[4] Соболевский 1957, 141.
[5] У нас есть основания с известным доверием относиться к предисловиям, большинство которых восходит, очевидно, к античности. Ср. Platnauer 1933, 161: «We must give up the theory generally held which attributes these arguments to the Byzantine period, and Körte is probably right in his view that they derive almost directly from the Hypotheses of Symmachus prefixed to school editions of the poet» [«Мы должны отказаться от широко распространенной теории, которая относит эти суждения к византийскому периоду; и, вероятно, прав Кёрте, по мнению которого, они восходят практически напрямую к предисловиям Симмаха, опубликованным в приложении к школьным изданиям поэта». — Прим. ред.]. Один из папирусов сохранил нам предисловие к «Дионисалександру» Кратина (Pap. Oxyrh. IV. № 663; см.: Körte 1904, 481–498).
[6] Чуть иначе в варианте для «AAASH»: «хотя является едва ли не лучшей из всех, сохранившихся до нас» (Борухович 1959b, 330). — Прим. ред.
[7] τὸ δὲ δρᾶμα τῶν πάνυ δυνατῶς πεποιημένων, Hypoth. I. Aristoph. Nub. — «А эта драма из тех, что созданы очень мощно», Предисловие I к «Облакам» Аристофана (стк. 24). — Прим. ред.
[8] Aristoph. Frg. 198–244, CAF I (Kock 1880, 438–454). — Прим. ред.
[9] Römer 1897, 229 ff.
[10] Заявления такого рода, сделанные М. Круазе (Crоisеt 1906, 161) и И. Брунсом (Bruns 1896, 199: «Was ‘die Wolken’ stürzte, war ein Kunstfehler» [«То, что “Облака” провалились, было профессиональной ошибкой [поэта]». — Прим. ред.]), — ничем, на наш взгляд, не оправданы.
[11] Βάπται — «Бапты» («Окропители»). Eupol. Frg. 68–89, CAF I (Kock 1880, 273–279). — Прим. ред.
[12] Здесь в текст оттиска своей статьи из «AAASH» В. Г. Борухович внес правки синими чернилами, зачеркивая буквы и делая вставки на полях. Привожу этот фрагмент из «Пестрых рассказов» Элиана в переводе В. Г. Боруховича, выделив курсивом авторские исправления в оттиске из «AAASH»: «…Не только тех, кто принимал участие в общественной жизни, и магистратов, но еще больше тех, кто славился или добрыми речами или добропорядочностью образа жизни, любили афиняне поносить, поэтому “Облака” доставили им (афинянам) величайшее наслаждение… (далее без изменений — А. С.)» (Борухович 1959b, 330–331). — Прим. ред.
[13] В варианте для «AAASH» начало абзаца здесь полностью изменено: «Свидетельство Элиана можно интерпретировать в том смысле, что какая-то часть афинской публики — по-видимому, достаточно большая — с восторгом встретила комедию. Это должны были быть те, кто дорожил традициями поколения “марафономахов”, кто выступал против модных софистических теорий, увлекавших знатную и богатую афинскую молодежь. Не надо забывать, что афинский демос в вопросах идеологии и религии часто оказывался весьма консервативным» (Борухович 1959b, 331). — Прим. ред.
[14] βωμολόχος ἀνήρ — «потешный человек, фигляр». — Прим. ред.
[15] Ф. Риттер в статье, помещенной в журнале «Philologus», убедительно доказывает, что уже александрийцы не имели представления о первой редакции этой комедии (Ritter 1875, 447).
[16] Здесь и в других случаях В. Г. Борухович ссылается на греческо-немецкий словарь Ф. Пассова; см. новое издание: Passow 1993. — Прим. ред.
[17] Схолиаст ошибается, так как ἄνδρες φορτικοί — это, несомненно, соперники Аристофана; далее поэт разоблачает грубые приемы, которыми они добивались комического эффекта. [ἄνδρες φορτικοί — «грубые мужланы (люди вульгарные, необразованные)». В переводе В. Г. Боруховича «площадные (назойливые) люди». Комментатор аристофановых «Облаков» Л. Л. Форман переводит ἄνδρες φορτικοί словом «vulgarians» и поясняет, что все соперники Аристофана были «low fellows» (Forman 1915, 140, ad loc. Aristoph. Nub. v. 524: ἀνδρῶν φορτικῶν). Сходным образом в комментарии Алана Х. Соммерстейна: «vulgar men», это по адресу Кратина и Амипсия — соперников Аристофана, занявших в театральном агоне 423 г. до н.э., соответственно, первое и второе места (Sommerstein 1982, 187, ad loc.). Комментарий К. Дж. Довера к данному месту: «The usual term of contempt used by a comic poet of his rivals (V. 66) or of comedy by others (Pl. Phdr. 236C)» (Dover 1968, 166). Ср., например, в немецком переводе Л. Зеегера: «plumpe Kerls» (Aristophanes 1979, 31); в английском С. Холливелла: «vulgar rivals» (Halliwell 2015, 42); и у А. Пиотровского: «[перед] толпою грубою» (Аристофан 2000, 173). М. М. Позднев отмечает: «Аристофан же своим φορτικοί хочет уколоть “безвкусных людей”, конкурентов, оттеснивших на третье место его “Облака”: Nub. 524» (Позднев 2010, 192 (прим. 541) — со ссылкой на итальянское издание «Облаков», которое мне оказалось недоступно). Обида поэта на несправедливое судейство сограждан была, очевидно, резонной, и гнев его был праведным (ср. его упреки в «Осах», поставленных на Ленеях в следующем, 422 г. до н. э.: Aristoph. Vesp. 1043–1050, «Вы бессовестно предали в прошлом году», Vesp. 1044). В «Облаках» Аристофан негодует по случаю неуспеха своей комедии, искренне — а не только для потехи публики — выражая свое недовольство решением судей. «Эти упреки — не просто дань традиции; он, действительно, был обижен: см. парабасу “Облаков”» (Позднев 2010, 183 (прим. 508)). Здесь же о τὸ φορτικόν («грубость») комических приемов Аристофана: ibid., 188–194. Резкое высказывание Аристофана — ἄνδρες φορτικοί — о своих коллегах, способных лишь произвести «малафейку» (см. в предисловии — в цитате из письма С. Я. Лурье и комментарий авторов к этому замечанию учителя В. Г. Боруховича). — Прим. ред.]
[18] μέμφομαι — упрекать, порицать, бранить. — Прим. ред.
[19] σοφία, σοφός — мудрость; мудрец, мудрый, мудрствующий. — Прим. ред.
[20] σοφοὶ θεαταί — «мудрые зрители». — Прим. ред.
[21] captatio benevolentiae — «снискание расположения». Термин античной риторической теории. — Прим. ред.
[22] ὦ σοφώτατοι φύσει — «о, мудрейшие по природе». — Прим. ред.
[23] ὦ σοφώτατοι γεωργοί — «о, мудрейшие земледельцы». — Прим. ред.
[24] В варианте «AAASH» В. Г. Борухович делает здесь примечание: «Указанием на это автор обязан проф. С. Я. Лурье» (Борухович 1959b, 332 (прим. 9)); эта ссылка отсутствует в его статье в «Классической филологии». — Прим. ред.
[25] Passow, s. v. ἕνεκα: «vermittelnde Ursache» — «способствующая причина». — Прим. ред.
[26] «Я за себя ли пришел, чтоб троян, укротителей коней, | Здесь воевать? Предо мною ни в чем не виновны трояне», Гомер. Илиада. I. 152–153. Пер. Н. И. Гнедича (Гомер 1990, 8). — Прим. ред.
[27] «Из-за нее (Елены, увезенной в Трою. — А. С.) и тебя на сожженье и тяжкие муки | Тысяче вражьих триер бурный оставил Арей», Еврипид. Андромаха. 105–106. Пер. И. Ф. Анненского (Еврипид 1999, 235). — Прим. ред.
[28] ἀλλ᾿ οὐδ᾿ ὣς ὑμᾶς ποθ᾿ ἑ κ ὼ ν προδώσω τοὺς δεξιούς — «Но даже так, п о с в о е й в о л е я никогда не предам вас взыскательных»; либо «из вас», если в этой строке принять форму местоимения в genetivus pluralis (ὑμῶν), как это встречается в одном из рукописных вариантов драмы; тогда здесь очевидно genitivus partitivus, т. е. автор имеет ввиду не всю аудиторию, а наиболее благожелательных из всех зрителей, к которым он обращается. Ср. перевод этого стиха А. Пиотровским: «Все ж предать я вас не хочу, люди с пониманием», Аристофан. Облака. 527 (Аристофан 2000, 173). — Прим. ред.
[29] О причинах, помешавших поэту вторично поставить свою комедию, можно только догадываться.
[30] Немалую роль должны были сыграть и пышные жертвоприношения, а также связанные с ними расходы и угощения, на которые Алкивиад был необычайно щедрым (см.: Isocr. XVI. 34–35). [В обоих вариантах статьи (Борухович 1959а, 57 (прим. 10) и Борухович 1959b, 334 (прим. 11)) неверно указано сочинение Исократа: Isocr. XV вместо правильного Isocr. XVI. Это знаменитая речь «Об упряжке», написанная оратором для Алкивиада Младшего. Эта речь является образцом Исократовых энкомиев: от имени сына здесь говорится о щедрости его отца, Алкивиада Старшего, устраивавшего в свое время пышные жертвоприношения и роскошные угощения на праздниках (Isocr. XVI. 34–35). — Прим. ред.].
[31] πρότερος — первый. — Прим. ред.
[32] «Сторонись той мысли, будто поэт (Аристофан. — А. С.) думал о Сократе и его учениках, и ἥττονι λόγῳ [“кривой речи”], но здесь, так же как во “Всадниках”, он изобличает Клеона и его приспешников, которые лишили его сна, обвиняя отцов и дедов в ложных заботах о сыновьях и внуках». — Прим. ред.
[33] Bothe 1845, 89–90, comm. ad loc. Aristoph. Vesp. 1003.
[34] В этом предложении курсив присутствует только в полной версии статьи в сборнике «Классическая филология» (Борухович 1959а, 57). В «AAASH» предложение составляет отдельный абзац и формулировка здесь более категорична: «Комедия “Облака” никак не может быть (курсив мой. — А. С.) названа комедией, обличающей сутяжничество афинских граждан» (Борухович 1959b, 334). — Прим. ред.
[35] πέρυσι — год назад, прежде. — Прим. ред.
[36] В «AAASH» в этом месте дано следующее примечание (отсутствующее в русской версии, опубликованной в ленинградском сборнике «Классическая филология»): «Глагол ἀλδαίνω означает “идти в рост”, а не “пробиваться из-под земли” — каковой метафорой поэт должен был бы воспользоваться, говоря об “Облаках”. Третье место означало полный провал» (Борухович 1959b, 335 (прим. 12)). — Прим. ред.
[37] Süvern 1826.
[38] См., например: Crоisеt 1906, 150 (прим. 1).
[39] τοῖς νέοισι δ᾽ εὐρύπρωκτος καὶ λάλος χὠ Κλεινίου, Aristoph. Acharn. 716 — «…А юношам бесстыдный и болтливый сын Клиния». В комедии Аристофана «Ахарняне» хор ахарнских старцев высказывает пожелание разделить судебные процессы в Афинах таким образом, чтобы старых людей судили старики, а молодых — молодежь; тогда для последних обвинителем в суде стал бы молодой аристократ Алкивиад Клинид, которому в 425 г. до н. э. (год постановки «Ахарнян») было 26 лет, и который уже прославился в родном полисе своими экстравагантными выходками. В будущем Алкивиад, пожалуй, самый известный политический авантюрист своего времени, причем известный не только в Афинах, но во всей Элладе и даже за ее пределами; см. новую монографию Д. Статтарда «Nemesis: Алкивиад и падение Афин» (Stuttard 2018); избранная литература о политике приводится в нашем предисловии к статье В. Г. Боруховича (особенно в прим. 173 и 175). — Прим. ред.
[40] ὁ Κοισύρας καὶ Λάμαχος, Aristoph. Acharn. 614 — «потомок Кесирин и Ламах». В переводе А. Пиотровского указано имя Клиний («Но Клиний был и Ламах был», Аристофан. Ахарняне. 614 (Аристофан 2000, 35)), однако у комедиографа это лицо названо завуалировано (впрочем, надо полагать, sapienti sat est): «потомок/сын Кесиры». Автор примечаний к русскому академическому изданию Аристофана В. Н. Ярхо делает следующее пояснение: «Клиний — имя, введенное переводчиком. В оригинале — “сын Кесиры”; Кесира — имя нарицательное для знатной и чванливой дамы» (и в подтверждение этого комментатор ссылается на ст. 800 аристофановых «Облаков») (Ярхо 2000, 965 (прим. к ст. 614 «Ахарнян» Аристофана)). В «Облаках» Стрепсиад рассказывает печальную историю о своем браке: «Тут в жены взял племянницу Мегаклову, / Родню Кесиры, важную, надутую», Аристофан. Облака. 46–48 (Аристофан 2000, 148). Жена Стрепсиада — внучка знаменитой Кесиры (ср.: Sommerstein 1982, 161, ad loc.). Довер указывает: «Кесира фигурирует в фольклоре как некая важная дама (a grande dame)» (Dover 1968, 99–100, ad loc. Aristoph. Nub. 48; cp.: Dover 1968, 197, ad loc. Aristoph. Nub. 800). В английском переводе П. Майнека в данном стихе имя Кесиры вовсе опущено; переводчик заменил его «поясняющей» (?) фразой: «A proper little lady», Aristoph. Nub. 48 (Meineck 2000, 6). Ср. следующее примечание (32*), где дан перевод статьи из византийского лексикографического свода «Etymologicum Magnum», в которой встречается разъяснение одного диковинного словечка, связанного с именем Кесиры. О Кесире из Эретрии, жене Алкмеона — предка рода Алкмеонидов, к которому по материнской линии относился Алкивиад, и принадлежности двух Кесир к этому известному роду см.: Shear 1963 (Т. Л. Шир-младший анализирует источники, сообщающие о трех женщинах в Афинах, носивших имя Кесира); Lavelle 1989 (с предшествующей литературой); Суриков 1997, 21–22, 24 (деталь схемы генеалогического древа Алкмеонидов, где Кесира показана как бабка Алкивиада); Суриков 2006, 77–78 (по поводу «адресатов» одного афинского остракона; с опорой на Шина-младшего), 377; Суриков 2011, 176–177; Vickers 2015, 49, 185, 191, 195 (о значении имени Кесира в аттической комедии, с обсуждением свидетельств о «рабском статусе» эретриянки Кесиры); Stuttard 2018, 13–14. Д. Статтард включает Кесиру в генеалогическое древо Алкмеонидов (Stuttard 2018, XV, где Кесира показана как прабабка Алкивиада — ?), а у П. Дж. Родса в описании семейного древа Алкивиада имя Кесиры отсутствует (Rhodes 2011, 17). — Прим. ред.
[41] Etym. Мag. 310. 43–44, 46–49; s. v.: Ἐγκεκοισυρωμένος· ὑπερήφανος, κεκαλλωπισμένος. <…> εἴρηται παρὰ τὴν Κοισύραν, ἥτις ἦν μήτηρ Μεγακλέους καὶ Ἀλκμαίωνος γυνή, ὑπερήφανος καὶ καλλωπίσμασι πολλοῖς χαίρουσα. εἰς δὲ τὸ Λεξικὸν κεῖται ἀντὶ τοῦ τρυφῶσαν — «Окесирившийся: высокомерный, расфуфыренный. <…> Говорится в сравнении с Кесирой, которая была матерью Мегакла и женой Алкмеона; высокомерная и пристрастная ко всяческим украшениям. А в “Словаре” [это слово] указано вместо “живущего в роскоши”». В. Г. Борухович пропускает приводимую здесь цитату ст. 48 из «Облаков»: Etym. Мag. 310. 44–45. — Прим. ред.
[42] Источники подтверждают, что Алкивиад, еще будучи совсем юношей, занимал ответственные посты в Афинах (Xen. Hell. I. 4. 16; Thuc. V. 43. 2).
[43] κἄστ᾿ ἐκ γυναικῶν εὐπτέρων τῶν Κοισύρας, Aristoph. Nub. 800 — «А по линии жены из высокородных от Кесиры»: слова Стрепсиада о своем сыне Фидиппиде. В немецком переводе Л. Зеегера: «Aus Koisyras hochfliegendem Geschlecht!» («Из Кесиры кичливого рода»; да еще с восклицательным знаком в конце фразы), Aristophanes. Die Wolken. 800 (Aristophanes 1979, 42); в новом английском переводе: «And he comes from a line of preening Koisyra-like women», Aristophanes. Clouds. 800 (Halliwell 2015, 55). Ср. с русским переводом этого стиха у А. Пиотровского, где имя Кесиры не названо: «По матери из рода легкомысленных», Аристофан. Облака. 800 (Аристофан 2000, 188). Перевод А. Пиотровского здесь не требует дополнительных пояснений, но в нем отсутствует та игра смыслов и намеков, которая содержится у Аристофана в этом занимательном стихе. По поводу упоминания в «Облаках» женского имени, которое могло указывать на принадлежность к роду Алкмеонидов, Дж. Талбот заметил, что «Трудно представить, как аудитория должна была уловить столь натянутый намек» (Talbot 1963, 68, n. 15). См. также у комментаторов (ссылки приведены выше) и другие работы: Shear 1963; Moorton 1988, 346 (прим. 6); Vickers 1997, 23; Vickers 2015, 185–186, 191, 195. — Прим. ред.
[44] εὐπτέρων ἀντὶ τοῦ εὐγενῶν, Schol. Aristoph. Nub. 800 — «”высокородный” вместо “благородный”». — Прим. ред.
[45] Μεγακλέους τοῦ Μεγακλέους — «от Мегакла, сына Мегакла»; не nominativus (Μεγακλέης τοῦ Μεγακλέους либо Μεγακλέης ὁ Μεγακλέους), но в обоих случаях genetivus, в этой грамматической форме поговорка об Алкмеонидах получает иронический смысл — все они «Мегакловичи». — Прим. ред.
[46] ἐγκεκοισυρωμένη — «окесирившаяся»; см. выше, прим. 39–41*. Ср. в комментарии А. Х. Соммерстейна: «Coesyrated» (Sommerstein 1982, 161, ad loc. Aristoph. Nub. 48); в комментарии П. Майнека: «Little lady. The Greek has “all Coesyrated”, a reference to Coesyra…» (Meineck 2000, 101–102, ad loc.). — Прим. ред.
[47] ἡ μὲν γὰρ ἵππον προσετίθει πρὸς τοὔνομα, Aristoph. Nub. 63 — «Поскольку жена <желала> присоединить коня к имени». Несколько иначе в переводе А. Пиотровского: «Жене хотелось конно-ипподромное | Придумать имя», Аристофан. Облака. 63–64 (Аристофан 2000, 149). — Прим. ред.
[48] В обеих вариантах статьи (Борухович 1959а, 59 и Борухович 1959b, 336) здесь дана неточная ссылка на параграф из Плутарховой биографии Алкивиада: в публикациях указано Plut. Alcib. II вместо правильного Plut. Alcib. 11, где херонейский биограф (с отсылками к Фукидиду и Еврипиду) рассказывает о конюшнях Алкивиада, поражавших современников, об увлечении молодого афинского политика конным спортом и о неоднократных победах на Олимпийских играх колесниц, присланных Алкивиадом; ср.: Plut. Alcib. 12. — Прим. ред.
[49] В статье, опубликованной в «AAASH», в данном месте еще добавлена ссылка (правда, не точная) на свидетельство Фукидида (Борухович 1959b, 336) — из речи Никия в афинском народном собрании, направленной против Алкивиада, который, по мнению Никия, «озабочен тем, чтобы своею конюшнею возбуждать к себе удивление», Фукидид. История. VI.12.2. Пер. Ф. Г. Мищенко и С. А. Жебелева (Фукидид 1999, 269); см. дополнительно: Thuc. VI.15.3 и 16.2. — Прим. ред.
[50] Здесь оканчивается вариант для «AAASH». — Прим. ред.
[51] См.: Соболевский 1957, 110.
[52] См. у А. Пиотровского в предисловии к изданию Аристофана: Пиотровский 1927, 27.
[53] Русский перевод: Круазе, Круазе 1916, 335.
[54] Цитировано по: Bruns 1896, 184.
[55] Bruns 1896, 182.
[56] Bruns 1896, 183.
[57] Брунс никак не учитывает свидетельства Диогена Лаэрция о Сократе (Diog. Laert. Vit. Soph. II. 20), где сообщается, что он πρῶτος <…> μετὰ τοῦ μαθητοῦ Αἰσχίνου ῥητορεύειν ἐδίδαξε [«Первый <…> вместе со своим учеником Эсхином он стал обучать ораторскому искусству». — Прим. ред.].
[58] Zuccante 1909, 3: «Non ho bisogno poi di dire che la persona stessa del filosofo… si presenta a noi come circonfusa di fulgida aureola…» [«Нет нужды говорить о том, что та же фигура философа… предстает перед нами словно в ярком сиянии…» — Прим. ред.]; ibid., 145: «questo apostolo di lumi…» [«этот апостол света…» — Прим. ред.]
[59] Соболевский 1957, 140 слл.
[60] Виппер 1905, 214.
[61] Joёl 1893, 179; Соболевский 1957, 147.
[62] τὸν ἥττω λόγον κρείττω ποιεῖν — «делать кривую речь правдивой». — Прим. ред.
[63] Из множества работ укажем на следующие: Cavaignac 1923, 157–167; Gоmреrz 1924a, 377–423; Gоmреrz 1924b, 129–173.
[64] Zuccante 1909, 8: «Senofonte… ha scritto i Memorabili per uno scopo determinato, quello die difendere il suo maestro…» [«Ксенофонт… написал “Воспоминания” с определенной целью, чтобы защитить своего учителя…» — Прим. ред.].
[65] Σωκρατικοὶ λόγοι — Сократические беседы. — Прим. ред.
[66] Diog. Laert. Vit. Soph. III. 35: Сократ, слушая, как Платон читал «Лисия», воскликнул: Ἡράκλεις, ὡς πολλά μου καταψεύδεται ὁ νεανίσκος («О Геракл! Какую ложь распространяет обо мне этот юноша!»).
[67] Περὶ φύσεως — «О природе». — Прим. ред.
[68] Ср.: Bruns 1896, 286. Следуя установившемуся мнению, А. Рёмер считает, что из «Облаков» нельзя ничего получить для восстановления истинного сократовского учения (Römer 1897, 229). Более осторожен Цукканте (Zuccante 1909, 108): «Е che Socrate fosse studioso certo nella prima parte della sua vita di problemi naturali, ci e anche prova la commedia d’Aristofane… Le Nubi…» [«О том, что Сократ первую часть жизни, несомненно, посвятил изучению проблем натурфилософии, свидетельствует также комедия Аристофана… “Облака”…» — Прим. ред.]. Ксенофонт (Mem. IV. 7) также сообщает нам, что Сократ хорошо ориентировался в таких науках, как астрономия и геометрия. С. И. Соболевский в своем обстоятельном исследовании «Аристофан и его время» (Соболевский 1957, 140 слл.) хорошо показал, как могло возникнуть у афинян такое представление о Сократе, какое мы находим в комедии.
[69] Erbse 1954, 385–420. В отличие от ученых, не допускавших даже предположения о том, что натурфилософия аристофановского Сократа в какой-то мере соответствует истине, Х. Эрбзе доказывает обратное (ibid., 410). Допуская, как и его предшественники, возможность влияния и других философских учений (например, Диогена из Аполлонии), Х. Эрбзе настаивает на том, что они были лишь исходным пунктом в развитии философии Сократа (ibid., 403). Чрезмерное усердие отыскивать во всем, что сообщается у Аристофана, глубокий философский смысл, приводит автора статьи к необоснованным заключениям. Так, например, анализируя известный комический трюк с измерением прыжка блохи, Х. Эрбзе глубокомысленно отмечает: «Das Beispiel vom Flohsprung lässt sich am gefälligsten als Vergleich verstehen: bringt es doch den Gedanken von der Zweckmäßigkeit der Natur…» [«Пример с прыжком блохи можно понять, скорее всего, как сравнение: все же он наводит на мысль о целесообразности природы…» — Прим. ред.] (ibid., 411). Заключение, к которому автор статьи приходит, несколько разочаровывает: «Was schließlich die Gestalt des Sokrates betrifft, so müssten wir, streng genommen, darauf verzichten, von der poetischen Figur zur historischen Person vorzudringen…» [«Наконец, что касается образа Сократа, то нам следовало бы, строго говоря, отказаться от того, чтобы, исходя из поэтического образа, судить об исторической личности…» — Прим. ред.].
[70] К. Иоэль глубоко заблуждается, считая метод аналогии чертой, отличающей школу киников. Ср. Erbse 1954, 387: «…vom historischen Sokrates gern beschrittenen Weg, der an der Peripherie beginnt und dem zentralen Problem über die jedermann bekannten Analogien kommt…» [«…о пути, пройденном историческим Сократом, который начинается на периферии и подходит к центральной проблеме об известных каждому аналогиях…» — Прим. ред.].
[71] σκιαμαχεῖν — буквально «сражаться с тенью», т. е. «вести ненужный спор», «бороться впустую». — Прим. ред.
[72] См. Лурье 1947, 320: «Ученики Сократа принадлежали к лучшим аристократическим домам Афин…»
[73] Попытки Ксенофонта снять ответственность за это с Сократа не весьма убедительны, хотя некоторые готовы их принять; см. Zuccante 1909, 152: «Ottime гаgioni е valida difesa» [«Превосходные аргументы и достойная защита». — Прим. ред.].
[74] θεῖόν τι καὶ δαιμόνιον — «некое божество и демонион». — Прим. ред.
[75] Диалог Платона «Алкивиад I» дает ясное представление об этой стороне учения Сократа. Алкивиад говорит: «А теперь, когда у государственных дел стояли самые простые люди, с какой стати я буду упражняться и затруднять себя изучением дела? Я ведь нисколько не сомневаюсь, что благодаря природным дарованиям, далеко опережу их всех…» (Plato. Alcib. I. 119b–c). Но этот диалог многие считают не принадлежащим Платону (см.: Joёl 1893, 495–496), хотя он был известен в античности и высоко ценился неоплатониками (Joёl 1893, 496).
[76] Здесь Ксенофонт (Mem. I. 2. 58) приводит цитату из гомеровской «Илиады»: Hom. Iliad. II. 188–191, 198–202. — Прим. ред.
[77] Отмечено уже давно; см.: Römer 1897, 229 ff.
[78] καλοὶ κἀγαθοί — прекрасные и хорошие. — Прим. ред.
[79] В издании статьи в сборнике «Классическая филология» (Борухович 1959а, 65) в этом месте встречается lapsus calami: «Плутарх (биогр[афия] Никия ХI)», вместо правильной ссылки на главу 11 биографии Перикла (Plut. Per. 11). Ср. с переводом С. И. Соболевского этого пассажа о καλοὶ κἀγαθοί у Плутарха: «Он (Фукидид, сын Мелесия — А. С.) не дозволил так называемым “прекрасным и хорошим” рассеиваться и смешиваться с народом, как прежде, когда блеск их значения затмевался толпою; он отделил их, собрал в одно место; их общая сила приобрела значительный вес и склонила чашу весов…», Плутарх. Перикл. 11 (Плутарх 1994, 182–183). — Прим. ред.
[80] Ср. Thuc. VIII. 48. 6: «Союзники были уверены, что так называемые καλοὶ κἀγαθοί доставят им не меньше неприятностей, чем демократы…»
[81] οὐκ οἶδ᾿ ἀκριβῶς τοὔνομα. | μεριμνοφροντισταὶ καλοί τε κἀγαθοί, Aristoph. Nub. 100–101 — «Я не знаю точно имени. | Прекрасные и хорошие думачимудрилы». — Прим. ред.
[82] Некоторые ученые (например, Ю. Белох) хотят видеть в факте невыполнения Сократом приказа тридцати тиранов (Plato. Apol. 32c–d) [В конце правления тридцати тиранов в Афинах Сократу и еще четырем гражданам был отдан приказ отправиться на Саламин и привезти оттуда одного из вождей афинской демократии Леонта Саламинского для того, чтобы расправиться с ним в родном полисе (Plato. Apol. 32c). Но Сократ, под угрозой смерти, отказался это исполнить, хотя четверо других его сограждан подчинились приказу, отправились на Саламин и доставили в Афины Леонта для казни (Apol. 32c–d). — Прим. ред.] элемент оппозиционного отношения Сократа к олигархии. На деле, этот факт еще ничего не доказывает: роль палача, которую ему навязывали тираны, не могла привлекать философа. Кроме того, это поручение было ему дано незадолго до падения тирании и, не выполнив его, Сократ проявил простую политическую дальновидность. Подробно о характере процесса Сократа см.: Лурье 1947, 321 слл.
[83] Нельзя не указать при этом, однако, на то, что один из учеников Сократа — Херефонт, бежал вместе с демократами из Афин при господстве тридцати и вместе с ними вернулся, когда тираны были изгнаны. Сократ в своей речи подчеркивает это (Plato. Apol. 21a).
[84] Маркс 1955, 99.
[85] Аристократический Аполлон был главным божеством союзов пифагорейцев, известных своим враждебным отношением к демократии (см.: Лурье 1947, 31).
[86] «Поскольку первое издание “Облаков” утрачено вместе со многими другими пьесами комедиографа, то очень трудно определить, что верно, а что ошибочно приводят грамматики из “Облаков”». — Прим. ред.
[87] Dindorfius 1835, 509. Анализируя здесь античные свидетельства по поводу первой и второй редакций комедии, В. Диндорф приходит к неутешительным выводам.
[88] Одним из наиболее обстоятельных по глубине и полноте привлеченных источников исследований является соответствующая глава цитированной книги С. И. Соболевского (Соболевский 1957, 110–163) [В книге С. И. Соболевского «Аристофан и его время» обсуждению комедии «Облака» посвящена большая глава, включающая три раздела (Соболевский 1957, 110–163). Образу Сократа у Аристофана здесь отводится специальный раздел (ibid., 139–163). — Прим. ред.].